Неточные совпадения
Черт побери, есть
так хочется,
и в животе трескотня
такая, как будто бы целый полк затрубил в трубы.
— Неволя к вам вернулася?
Погонят вас на барщину?
Луга у вас отобраны? —
«Луга-то?.. Шутишь, брат!»
—
Так что ж переменилося?..
Закаркали «Голодную»,
Накликать голод
хочется? —
— «Никак
и впрямь ништо!» —
Клим как из пушки выпалил;
У многих зачесалися
Затылки, шепот слышится:
«Никак
и впрямь ништо...
Так вот что с парнем сталося.
Пришел в село да, глупенький,
Все сам
и рассказал,
За то
и сечь надумали.
Да благо подоспела я…
Силантий осерчал,
Кричит: «Чего толкаешься?
Самой под розги
хочется?»
А Марья, та свое:
«Дай, пусть проучат глупого!»
И рвет из рук Федотушку.
Федот как лист дрожит.
Сработано было чрезвычайно много на сорок два человека. Весь большой луг, который кашивали два дня при барщине в тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими рядами. Но Левину
хотелось как можно больше скосить в этот день,
и досадно было на солнце, которое
так скоро спускалось. Он не чувствовал никакой усталости; ему только
хотелось еще
и еще поскорее
и как можно больше сработать.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что
такие виды на него Свияжского есть только его ни на чем не основанное предположение,
и потому он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему
хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских была в высшей степени приятна,
и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Первое время в Москве Левина занимали лошади, приведенные из деревни. Ему
хотелось устроить эту часть как можно лучше
и дешевле; но оказалось, что свои лошади обходились дороже извозчичьих,
и извозчика всё-таки брали.
Сняв венцы с голов их, священник прочел последнюю молитву
и поздравил молодых. Левин взглянул на Кити,
и никогда он не видал ее до сих пор
такою. Она была прелестна тем новым сиянием счастия, которое было на ее лице. Левину
хотелось сказать ей что-нибудь, но он не знал, кончилось ли. Священник вывел его из затруднения. Он улыбнулся своим добрым ртом
и тихо сказал: «поцелуйте жену,
и вы поцелуйте мужа»
и взял у них из рук свечи.
Анне было
так ясно, что никому нечему было радоваться, что этот смех раздражил ее до боли,
и ей
хотелось заткнуть уши, чтобы не слыхать его.
— Да если тебе
так хочется, я узнаю прежде о ней
и сама подойду, — отвечала мать. — Что ты в ней нашла особенного? Компаньонка, должно быть. Если хочешь, я познакомлюсь с мадам Шталь. Я знала её belle-soeur, — прибавила княгиня, гордо поднимая голову.
Левин испытывал теперь, оставив позади себя все заботы семейные
и хозяйственные,
такое сильное чувство радости жизни
и ожиданья, что ему не
хотелось говорить.
— Да, надо ехать. Я ездила кататься,
и так хорошо, что в деревню
захотелось. Ведь тебя ничто не задерживает?
— Я? ты находишь? Я не странная, но я дурная. Это бывает со мной. Мне всё
хочется плакать. Это очень. глупо, но это проходит, — сказала быстро Анна
и нагнула покрасневшее лицо к игрушечному мешочку, в который она укладывала ночной чепчик
и батистовые платки. Глаза ее особенно блестели
и беспрестанно подергивались слезами. —
Так мне из Петербурга не
хотелось уезжать, а теперь отсюда не
хочется.
Не говоря о том, что на него весело действовал вид этих счастливых, довольных собою
и всеми голубков, их благоустроенного гнезда, ему
хотелось теперь, чувствуя себя столь недовольным своею жизнью, добраться в Свияжском до того секрета, который давал ему
такую ясность, определенность
и веселость в жизни.
Это было
так же нужно, как обедать, когда есть
хочется;
и для этого
так же нужно, как приготовить обед, нужно было вести хозяйственную машину в Покровском
так, чтобы были доходы.
— Он сказал, что страдает за тебя
и зa себя. Может быть, ты скажешь, что это эгоизм, но
такой законный
и благородный эгоизм! Ему
хочется, во-первых, узаконить свою дочь
и быть твоим мужем, иметь право на тебя.
Степан Аркадьич с оттопыренным карманом серий, которые за три месяца вперед отдал ему купец, вошел наверх. Дело с лесом было кончено, деньги в кармане, тяга была прекрасная,
и Степан Аркадьич находился в самом веселом расположении духа, а потому ему особенно
хотелось рассеять дурное настроение, нашедшее на Левина. Ему
хотелось окончить день зa ужином
так же приятно, как он был начат.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном
и часто сама, пред тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она
так далеко от него;
и о чем бы ни говорили, она нет-нет
и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей
захотелось посмотреть на его карточку
и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала
и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
Увидать сына на гулянье, узнав, куда
и когда он выходит, ей было мало: она
так готовилась к этому свиданию, ей столько нужно было сказать ему, ей
так хотелось обнимать, целовать его.
Он боялся этого; но ему
так хотелось избежать сцены, что он сделал вид
и отчасти искренно поверил тому, чему ему
хотелось верить, — ее благоразумию.
Хотя ему
и подозрительна была тишина ее как будто сдерживаемого дыханья
и более всего выражение особенной нежности
и возбужденности, с которою она, выходя из-за перегородки, сказала ему: «ничего», ему
так хотелось спать, что он сейчас же заснул.
Говорить было нечего, но ему
хотелось слышать звук ее голоса,
так же как
и взгляд, изменившегося теперь при беременности.
Она знала, что старуху ждут со дня на день, знала, что старуха будет рада выбору сына,
и ей странно было, что он, боясь оскорбить мать, не делает предложения; однако ей
так хотелось и самого брака
и, более всего, успокоения от своих тревог, что она верила этому.
— А, великодушие! ― сказал Николай
и улыбнулся. ― Если тебе
хочется быть правым, то могу доставить тебе это удовольствие, Ты прав, но я всё-таки уеду!
Левину казалось, что
и священнику
и дьякону,
так же как
и ему,
хотелось улыбаться.
Самые выборы
так заманили его, что, если он будет женат к будущему трехлетию, он
и сам подумывал баллотироваться, — в роде того, как после выигрыша приза чрез жокея ему
захотелось скакать самому.
Но всё-таки ему жалко было то, что он огорчил учителя,
и хотелось утешить его.
Дарье Александровне не
хотелось уходить от баб,
так интересен ей был разговор с ними,
так совершенно одни
и те же были их интересы.
Волнение лошади сообщилось
и Вронскому; он чувствовал, что кровь приливала ему к сердцу
и что ему
так же, как
и лошади,
хочется двигаться, кусаться; было
и страшно
и весело.
Ему
хотелось еще сказать, что если общественное мнение есть непогрешимый судья, то почему революция, коммуна не
так же законны, как
и движение в пользу Славян? Но всё это были мысли, которые ничего не могли решить. Одно несомненно можно было видеть — это то, что в настоящую минуту спор раздражал Сергея Ивановича,
и потому спорить было дурно;
и Левин замолчал
и обратил внимание гостей на то, что тучки собрались
и что от дождя лучше итти домой.
Она
так теперь наладила свое хозяйство через Матрену Филимоновну, что ей не
хотелось ничего менять в нем; да она
и не верила знанию Левина в сельском хозяйстве.
— Вы всё, кажется, делаете со страстью, — сказала она улыбаясь. — Мне
так хочется посмотреть, как вы катаетесь. Надевайте же коньки,
и давайте кататься вместе.
Можно было поступить даже
и так, чтобы перепродать в частные <руки> имение (разумеется, если не
захочется самому хозяйничать), оставивши при себе беглых
и мертвецов.
Мечты эти были
так ясны, что я не мог заснуть от сладостного волнения,
и мне
хотелось поделиться с кем-нибудь избытком своего счастия.
Как передать мои страдания в то время, когда бабушка начала читать вслух мое стихотворение
и когда, не разбирая, она останавливалась на середине стиха, чтобы с улыбкой, которая тогда мне казалась насмешливою, взглянуть на папа, когда она произносила не
так, как мне
хотелось,
и когда, по слабости зрения, не дочтя до конца, она передала бумагу папа
и попросила его прочесть ей все сначала?
Когда я услыхал этот голос, увидал ее дрожащие губы
и глаза, полные слез, я забыл про все
и мне
так стало грустно, больно
и страшно, что
хотелось бы лучше убежать, чем прощаться с нею. Я понял в эту минуту, что, обнимая отца, она уже прощалась с нами.
Я не мог надеяться на взаимность, да
и не думал о ней: душа моя
и без того была преисполнена счастием. Я не понимал, что за чувство любви, наполнявшее мою душу отрадой, можно было бы требовать еще большего счастия
и желать чего-нибудь, кроме того, чтобы чувство это никогда не прекращалось. Мне
и так было хорошо. Сердце билось, как голубь, кровь беспрестанно приливала к нему,
и хотелось плакать.
— Ах, Володя! ты не можешь себе представить, что со мной делается… вот я сейчас лежал, увернувшись под одеялом,
и так ясно,
так ясно видел ее, разговаривал с ней, что это просто удивительно.
И еще знаешь ли что? когда я лежу
и думаю о ней, бог знает отчего делается грустно
и ужасно
хочется плакать.
Так вот какая моя речь: те, которым милы захваченные татарами, пусть отправляются за татарами, а которым милы полоненные ляхами
и не
хочется оставлять правого дела, пусть остаются.
— Я не знаю, ваша ясновельможность, — говорил он, — зачем вам
хочется смотреть их. Это собаки, а не люди.
И вера у них
такая, что никто не уважает.
«
И с чего взял я, — думал он, сходя под ворота, — с чего взял я, что ее непременно в эту минуту не будет дома? Почему, почему, почему я
так наверно это решил?» Он был раздавлен, даже как-то унижен. Ему
хотелось смеяться над собою со злости… Тупая, зверская злоба закипела в нем.
— Понимаю (вы, впрочем, не утруждайте себя: если хотите, то много
и не говорите); понимаю, какие у вас вопросы в ходу: нравственные, что ли? вопросы гражданина
и человека? А вы их побоку; зачем они вам теперь-то? Хе, хе! Затем, что все еще
и гражданин
и человек? А коли
так,
так и соваться не надо было; нечего не за свое дело браться. Ну, застрелитесь; что, аль не
хочется?
— Я не знаю-с. Это только она сегодня-с
так… это раз в жизни… ей уж очень
хотелось помянуть, честь оказать, память… а она очень умная-с. А впрочем, как вам угодно-с,
и я очень, очень, очень буду… они все будут вам…
и вас бог-с…
и сироты-с…
Он протеснился; но провиантскому не
хотелось так легко его выпустить, с одними только ругательствами: он схватил со стола стакан, размахнулся
и пустил его в Петра Петровича; но стакан полетел прямо в Амалию Ивановну.
— Вот вы, наверно, думаете, как
и все, что я с ним слишком строга была, — продолжала она, обращаясь к Раскольникову. — А ведь это не
так! Он меня уважал, он меня очень, очень уважал! Доброй души был человек!
И так его жалко становилось иной раз! Сидит, бывало, смотрит на меня из угла,
так жалко станет его,
хотелось бы приласкать, а потом
и думаешь про себя: «приласкаешь, а он опять напьется», только строгостию сколько-нибудь
и удержать можно было.
Соня проговорила это точно в отчаянии, волнуясь
и страдая
и ломая руки. Бледные щеки ее опять вспыхнули, в глазах выразилась мука. Видно было, что в ней ужасно много затронули, что ей ужасно
хотелось что-то выразить, сказать, заступиться. Какое-то ненасытимое сострадание, если можно
так выразиться, изобразилось вдруг во всех чертах лица ее.
— Гроб ведь простой будет-с…
и все будет просто,
так что недорого… мы давеча с Катериной Ивановной все рассчитали,
так что
и останется, чтобы помянуть… а Катерине Ивановне очень
хочется, чтобы
так было. Ведь нельзя же-с… ей утешение… она
такая, ведь вы знаете…
Весьма вероятно
и то, что Катерине Ивановне
захотелось, именно при этом случае, именно в ту минуту, когда она, казалось бы, всеми на свете оставлена, показать всем этим «ничтожным
и скверным жильцам», что она не только «умеет жить
и умеет принять», но что совсем даже не для
такой доли
и была воспитана, а воспитана была в «благородном, можно даже сказать в аристократическом полковничьем доме»,
и уж вовсе не для того готовилась, чтобы самой мести пол
и мыть по ночам детские тряпки.
Раскольников не привык к толпе
и, как уже сказано, бежал всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось в нем как бы новое,
и вместе с тем ощутилась какая-то жажда людей. Он
так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей
и мрачного возбуждения, что хотя одну минуту
хотелось ему вздохнуть в другом мире, хотя бы в каком бы то ни было,
и, несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь в распивочной.
— Вам направо, Софья Семеновна? Кстати: как вы меня отыскали? — спросил он, как будто желая сказать ей что-то совсем другое. Ему все
хотелось смотреть в ее тихие, ясные глаза,
и как-то это все не
так удавалось…
Даже бумага выпала из рук Раскольникова,
и он дико смотрел на пышную даму, которую
так бесцеремонно отделывали; но скоро, однако же, сообразил, в чем дело,
и тотчас же вся эта история начала ему очень даже нравиться. Он слушал с удовольствием,
так даже, что
хотелось хохотать, хохотать, хохотать… Все нервы его
так и прыгали.